Друсс-Легенда - Страница 3

— Что тебе велено передать мне?

— Ты должен помириться с Аларином, — вздохнул Бресс. — И знай: если ты нападешь еще на кого-нибудь из деревенских, тебя прогонят вон.

— Я работаю побольше всякого иного, — потемнел Друсс. — Никому не доставляю хлопот. Я не пью, как Пилан и Йорат, и не порчу девок, как их папаша. Я не ворую, не лгу — а меня грозятся выгнать вон?

— Ты пугаешь их, Друсс, — да и меня тоже.

— Я не такой, как дед. Я не убийца.

— Я надеялся, что Ровена с ее добротой поможет тебе утихомириться, — вздохнул Бресс. — Но на следующее же утро после свадьбы ты до полусмерти избил односельчанина. И за что? Не говори мне о пренебрежительных словах. Он только и сказал, что ты счастливчик и он сам бы с удовольствием лег с ней в постель. Праведные боги, сын! Если ты всякому будешь ломать кости за лестное слово о твоей жене, скоро в этой деревне некому станет работать.

— Ничего лестного в его словах не было. Я умею владеть собой, но Аларин — просто хам и получил как раз то, что заслужил.

— Надеюсь, ты все-таки примешь во внимание то, что я сказал. — Бресс встал и выпрямил спину. — Я знаю, ко мне ты почтения не питаешь, но подумай, что будет с Ровеной, если вас обоих прогонят из деревни.

Друсс с досадой взглянул на отца. На вид Бресс великан, сильнее всех известных Друссу мужчин, а духом смирен, как ягненок.

— Я буду помнить. — Друсс тоже встал. Бресс устало улыбнулся ему:

— Мне надо обратно к частоколу. Дня через три мы его достроим и будем спать спокойнее.

— В дереве недостатка не будет, — пообещал Друсс,

— Должен сказать, лесоруб ты отменный. — Бресс отошел на несколько шагов и обернулся: — Если тебя все-таки решат изгнать, сынок, один ты не останешься — я уйду с тобой.

Друсс кивнул.

— До этого не дойдет. Я уже обещал Ровене исправиться.

— Ох и разозлилась же она небось, — усмехнулся Бресс.

— Хуже. Она во мне разочаровалась, — хмыкнул в ответ Друсс. — А разочарование молодой жены страшнее укуса змеи.

— Ты бы почаще улыбался, сынок. Тебе это к лицу. Но с уходом отца улыбка померкла на лице Друсса. Он взглянул на свои ободранные костяшки и вспомнил, что испытал, когда ударил Аларина. Гнев и неистовую жажду битвы. А когда Аларин упал, Друсс ощутил нечто мимолетное, но необычайно сильное.

Радость. Чистейшую радость, столь острую, что подобной ей не знал еще никогда. Он закрыл глаза, стараясь отогнать от себя это воспоминание.

— Я не такой, как дед, — сказал он себе. — Я не безумен.

Эти же слова он говорил минувшей ночью Ровене в широкой кровати, сделанной Брессом к их свадьбе.

Она перевернулась на живот, приникла к его груди, и ее длинные волосы, точно шелк, легли на его могучее плечо.

«Ну конечно же, ты не безумен, любимый. Ты один из самых добрых людей, которых я знаю». «Люди видят меня другим», — сказал он, гладя ее волосы. «Я знаю. Не надо было тебе ломать Аларину челюсть. Мало ли что он там сказал и что при этом думал. Слова — пустой звук». Друсс отстранил ее и сел: «Не так все просто, Ровена. Этот человек давно уже меня изводит. Он сам напрашивался на драку, потому что хотел меня унизить. Но ему это не удалось — и никому не удастся. — Ровена вздрогнула. — Тебе холодно?» — спросил он, привлекая ее к себе. «Побратим Смерти», — прошептала она «Что-что?» Ее веки затрепетали, и она с улыбкой поцеловала его в щеку: «Так, ничего. Забудем про Аларина и порадуемся тому, что мы вместе». «Я этому всегда радуюсь. Я люблю тебя».

Ровене снились тяжелые сны, и даже теперь, у реки, она не могла отогнать их от себя. Друсс, одетый в черное с серебром, вооруженный огромным боевым топором, стоял на холме. Мириады душ отлетали от топора, клубясь, как дым, вокруг своего убийцы. Побратим Смерти! Это видение и посейчас стояло перед ней. Выжав рубаху, она положила ее на плоский камень рядом с сохнущими одеялами и еще не оттертым шерстяным платьем. Разогнула спину, отошла от воды и села под деревом, поглаживая рукой брошку, которую Друсс сделал для нее в отцовской мастерской, — мягкие медные нити переплетались вокруг лунного камня, мерцающего и таинственного. Когда она прикоснулась к камню, глаза ее закрылись, и она увидела Друсса, сидящего в лесу у ручья.

— Я с тобой, — шепнула она. Но он не слышал ее, и она вздохнула.

Никто в деревне не знал о ее Даре — отец Ровены, Ворен, строго-настрого запретил ей рассказывать об этом. Не далее как в прошлом году жрецы Миссаэля в Дренане обвинили в колдовстве четырех женщин и заживо сожгли их на костре. Ворен — человек осторожный. Он увез Ровену в эту далекую деревню, подальше от Дренана, объяснив это так: «В многолюдстве секретов не сохранишь. В городе полно любопытных глаз, чутких ушей, завистливых умов и злобных мыслей. В горах тебе будет спокойнее».

И он взял с нее обещание никому не говорить о своих способностях — даже Друссу. Ровена сожалела об этом обещании, глядя на своего мужа глазами души. Его рубленые черты не казались ей резкими, она не видела ничего грозного в его голубовато-серых глазах, ничего угрюмого в плотно сжатых губах. Это был Друсс, и она любила его, а ее провидческий дар говорил ей, что так она не полюбит ни одного мужчину. И она знала почему: потому что она ему нужна. Она заглянула в его душу и нашла там тепло и чистоту, нашла островок покоя в море бурного насилия. Когда она с ним, он нежен и его мятущийся дух спокоен. При ней он улыбается. Быть может, с ее помощью он сумеет жить в мире, и тот черный убийца никогда не родится на свет.

— Опять ты грезишь наяву, Ро, — сказала Мари, садясь с ней рядом. Молодая женщина открыла глаза и улыбнулась подруге — маленькой, пухленькой, с волосами цвета меда и яркой, открытой улыбкой. — Я думала о Друссе.