Друсс-Легенда - Страница 60

Когда Горбен послал их в последнюю атаку на обреченных наашанитов, Друсса одолевало желание ринуться в самую гущу, упиться кровью и смертью. Вся его воля ушла на то, чтобы побороть эту тягу. Враг, засевший в замке, уже сдался на милость победителя, и Друсс понимал, что такая бойня была бы злодейством. Слова Шадака вспомнились ему: «Настоящий воин живет по правилам — так уж устроен свет. Они у каждого свои, но основа одна и та же. Не обижай женщин и детей. Не лги, не обманывай и не воруй. Будь выше этого. Защищай слабых от зла сильных и не позволяй мыслям о наживе увлечь себя на дурной путь».

Наашанитов было всего несколько сотен, и судьба их была предрешена. Но Друсс все-таки чувствовал себя обойденным, особенно когда, вот как теперь, вспоминал жаркое торжество, владевшее им во время боя в лагере Хариба Ка или при побоище на палубе пиратской триремы. Он снял шлем и окунул голову в фонтан, потом встал, стянул колет и вымылся до пояса. Что-то шевельнулось слева, и Друсс увидел высокого лысого человека в серых шерстяных одеждах.

— Добрый вечер, сын мой, — сказал жрец Капалисского храма. Друсс кивнул в ответ, оделся и сел. Жрец остался на месте. — Все последние месяцы я искал тебя.

— Ну, вот и нашел.

— Можно присесть с тобой рядом?

— Сделай милость, — сказал, подвинувшись, Друсс.

— Наша встреча обеспокоила меня, сын мой. С тех пор я провел много вечеров в молитве и размышлениях, а в конце концов ступил на Тропы Тумана, чтобы найти душу твоей возлюбленной Ровены. Но и это не принесло плодов. Я странствовал в Пустоте столь темными путями, что нельзя о них и говорить, но ее там нет, и я не встретил ни единой души, которая знала бы о ее смерти. Потом мне повстречался дух, очень злой, который при жизни носил имя Эарин Шад. Это пиратский капитан, прозывавшийся также Боджиба — Акула. Он слышал о твоей жене, ибо его корабль ограбил судно, на котором она плыла. Он сказал мне, что, когда его корсары вторглись на борт того судна, купец Кабучек, еще один мужчина и молодая женщина прыгнули в море. Там кишели акулы, и в воде было много крови, поскольку на палубе шла резня.

— Я не хочу знать, как она умерла! — рявкнул Друсс.

— В том-то все и дело. Эарин Шад полагает, что она и Кабучек погибли, но это не так. Кабучек теперь в Реше и наживает деньги. У него в доме есть пророчица, которую зовут Патаи — Голубка. Я видел ее очами моего духа и проник в ее мысли: это она, твоя Ровена.

— Так она жива?

— Да, — подтвердил жрец.

— Святые Небеса! — Друсс засмеялся и обнял жреца за узкие плечи. — Клянусь богами, ты оказал мне великую услугу. Я этого не забуду. Проси у меня что хочешь — я все сделаю.

— Спасибо, сын мой. Желаю тебе удачи на твоем пути. Но нам надо поговорить еще кое о чем: о твоем топоре.

— Зачем? — с внезапным подозрением спросил Друсс, охватив рукой топорище.

— Это старинное оружие, и мне думается, что на него наложены чары. Какой-то могучий чародей в далеком прошлом заколдовал твой топор.

— Ну так что же?

— Чары могли быть разными. В одних случаях лезвия просто орошались кровью оружейника, в других произносились заклинания, придававшие клинку особую остроту. Это все мелочи, Друсс. Порой чародею приходилось заклинать оружие, принадлежащее князю или королю. Такие клинки могли лечить раны или разрубать самые прочные доспехи.

— Как мой Снага. — Друсс приподнял топор. Лезвия блеснули при луне, и жрец отпрянул. — Не бойся. Тебе я вреда не причиню.

— Я не тебя боюсь, сын мой. Я боюсь того, что живет в этих лезвиях.

— Из-за того, что кто-то тысячу лет назад заколдовал их? — засмеялся Друсс. — Топор как топор.

— Не совсем так, Друсс. На него было наложено самое сильное из заклятий. Твой друг Зибен рассказал мне, что, когда ты напал на корсаров, их колдун наслал на тебя огонь. Ты поднял свой топор, и над ним явился демон, чешуйчатый и рогатый: он-то и отразил пламя.

— Вздор. Пламя отразил сам топор. На слова Зибена не нужно обращать особого внимания, отец. Он ведь поэт и мастер вышивать по канве простых историй. Демон — надо же такое придумать!

— В этом случае, Друсс, ему сочинять не пришлось. Я наслышан о Снаге-Паромщике. Разыскивая твою жену, я немало узнал и о тебе, и об оружии, которое ты носишь: орудии Вардана-Душегуба, губителя детей, мясника и насильника. А ведь когда-то и он был героем, верно? Но зло проникло в его душу — вот отсюда! — Жрец указал на топор.

— Не верю я в это. Я ношу его уж скоро год, но меня это не испортило.

— А не заметил ли ты в себе некоторой перемены? Не жаждешь ли ты крови и смерти? Не чувствуешь ли потребности держать топор при себе, даже когда боя не ожидается? Не кладешь ли его с собой спать?

— Никакого демона в нем нет! — вскричал Друсс. — Это замечательное оружие. Он мой... — И Друсс осекся.

— Твой друг? Это ты хотел сказать?

— А что, если и так? Я воин, и только он один бережет мою жизнь. Чем не друг? — Друсс поднял топор вверх, но тот вдруг выскользнул из его пальцев. Жрец беспомощно вскинул руки. Снага устремился к его горлу, но Друсс в последний миг перехватил топор за рукоять левой рукой. Снага ударился о кремнистую мостовую и высек из нее сноп искр. — Ох, прости, я упустил его. Ты не ранен?

Жрец встал.

— Нет, я цел. Но ты заблуждаешься, юноша: ты не упустил его, он сам хотел моей смерти — и если бы не твое проворство, он бы добился своего.

— Это только случайность, отец, уверяю тебя.

— Ты видел, как я отвел лезвие рукой? — с грустной улыбкой спросил жрец.

— Видел...

— Тогда смотри. — И жрец показал Друссу ладонь. Обожженная кожа почернела, из раны струилась кровь. — Берегись, Друсс: тот, кто обитает в твоем топоре, будет стремиться убить любого, в ком почует угрозу.