— Его постигло большое горе, — поспешно ответил Зибен.
— Он потерял любимую? Да, понимаю. Хочешь поговорить с ней, сын мой?
— О чем ты? — проворчал Друсс.
— Я мог бы вызвать ее дух, и ты обрел бы покой.
— Ты правда это можешь? — шагнул к нему Друсс.
— Попытаюсь. Следуйте за мной. — Жрец прошел сквозь заднюю половину храма и провел их по узкому коридору в маленькую каморку без окон. — Оружие вы должны оставить снаружи.
Друсс прислонил Снагу к стене, а Зибен повесил перевязь с ножами на топорище. В каморке стояли два стула, один против другого. Жрец сел и пригласил Друсса занять другой стул.
— Это место покоя и гармонии. Здесь не произносят грубых слов — здесь молятся и мыслят о хорошем. Так ведется уже тысячу лет. Прошу вас помнить об этом, что бы ни случилось. А теперь дай мне руку.
Жрец взял руку Друсса и спросил, кого тот желает вызвать. Друсс сказал.
— А твое имя, сын мой?
— Друсс.
Жрец смочил языком губы и несколько минут просидел с закрытыми глазами, а после заговорил:
— Взываю к тебе, Ровена, дитя гор. Взываю к тебе от имени Друсса. Взываю к тебе через просторы небес и через земные долины. Приди, где бы ты ни была — в темных глубинах земного океана или в бесплодных пустынях ада.
Сначала не произошло ничего — потом жрец вскрикнул и обмяк на стуле, уронив голову на грудь.
Рот его открылся и произнес:
— Друсс! — Голос был женский, и Зибен вздрогнул, а с лица Друсса исчезли все краски.
— Ровена!
— Я люблю тебя, Друсс. Где ты?
— В Вентрии. Я приехал за тобой.
— Я здесь и жду тебя. Ах нет, все исчезает... Друсс, ты слышишь меня?
— Ровена! — закричал Друсс, вскочив на ноги. Жрец вздрогнул и очнулся.
— Прости, — сказал он. — Я не нашел ее.
— Я говорил с ней. — Друсс рывком поднял жреца на ноги. — Верни ее!
— Не могу. Здесь никого не было! Она не пришла!
— Друсс, пусти его, — вскричал Зибен, схватив друга за руку.
Друсс отпустил жреца и вышел вон.
— Не понимаю, — прошептал жрец. — Никого ведь не было!
— Ты говорил женским голосом — и Друсс его узнал.
— Это очень странно, сын мой. Когда я говорю с умершими, я всегда слышу их слова, а теперь я точно спал.
— Ладно, не волнуйся. — Зибен стал рыться в кошельке, ища серебряную монетку.
— Денег я не возьму, — с застенчивой улыбкой сказал жрец. — Однако я обеспокоен и хотел бы понять, что произошло.
— Друсс тоже хотел бы, я уверен.
Друсс стоял у алтаря, пытаясь схватить золотой рог. Он сосредоточился, мышцы его напряглись.
— Что ты делаешь? — осторожно спросил Зибен
— Жрец сказал, что он способен возвращать мертвых.
— Да нет же, дружище. Это всего лишь легенда. Пойдем отсюда. Отыщем где-нибудь таверну и выпьем.
Друсс грохнул кулаком по алтарю, но золотой рог остался на месте.
— Не хочу я пить! Хорошая драка — вот что мне нужно. — Он схватил топор и ринулся вон из храма. К Зибену подошел жрец.
— Боюсь, мои благие намерения пропали втуне.
— Ничего, отец, он переживет. Скажи, что тебе известно об одержимых демоном?
— Слишком много и слишком мало. Ты думаешь, что тобой владеет демон?
— Не мной, Друссом. Жрец покачал головой:
— Будь это так, я почувствовал бы, когда коснулся его руки. Нет, твой друг сам себе господин.
Зибен присел на скамью и рассказал жрецу обо всем, что видел на палубе корсарской триремы. Жрец выслушал его и спросил:
— Как к нему попал этот топор?
— По наследству, насколько мне известно.
— Если демон и существует, сын мой, он, полагаю, прячется в топоре. На старинное оружие часто накладывали чары, чтобы придать его владельцу сил или хитрости. Иные клинки способны даже врачевать раны — так говорят. Приглядись к его топору.
— Если оно даже и так, то ведь в бою это Друссу только на пользу?
— Если бы, — покачал головой жрец. — Зло существует не затем, чтобы служить, но затем, чтобы властвовать. Если в топоре сидит демон, у него должна быть история — темная история. Расспроси Друсса. Когда ты услышишь историю топора и его хозяев, ты поймешь мои слова.
Зибен поблагодарил жреца и покинул храм. Друсса нигде не было, и поэт не имел желания приближаться к городской стене. Идя по опустевшему городу, он вдруг услышал звуки музыки. Заглянув за решетчатую калитку, он увидел в саду трех женщин. Одна играла на лире, две другие пели нежную любовную песню. Зибен вошел в сад и сказал:
— Добрый день, прекрасные дамы. — При этом он пустил в ход самую обольстительную свою улыбку. Музыка оборвалась, и все три уставились на него. Они были совсем юны и очень красивы — старшей, на взгляд Зибена, не больше семнадцати. Глаза и волосы у нее были темные, губки пухлые. Младшие, чуть меньше ее ростом, были светловолосы и голубоглазы. На них были платья из блестящего атласа — на старшей голубое, на младших белые.
— Вы пришли к нашему брату, сударь? — спросила темненькая, вставая со скамьи и кладя на нее лиру.
— Нет, меня привлекли сюда ваша сладостная музыка и нежные голоса. Я чужестранец, поклонник красоты, и могу лишь благодарить судьбу за прекрасное видение, которое здесь узрел.
Младшие рассмеялись, а старшая лишь улыбнулась уголком губ.
— Красивые слова, сударь, гладко сказанные и, несомненно, выученные назубок. Они точно затупившееся оружие, много раз бывавшее в деле.
Зибен поклонился.
— Вы правы, госпожа моя, я имел честь и удовольствие замечать красоту везде, где бы ни находил ее, воздавать ей должное и преклонять перед ней колено, но это не делает мои слова менее искренними.
Девушка улыбнулась более открыто, а потом и рассмеялась.