Друсс-Легенда - Страница 55

Теперь города империи захвачены либо осаждены, число погибших достигло устрашающей величины, университеты закрыты, и война уничтожает все, чего добился отец. Горбен, великим усилием подавив гнев, стал размышлять о задачах, стоящих перед ним в Капалисе.

Завтра настанет решающий день осады. Если защитники выстоят, противник падет духом. Если же нет... «Тогда нам крышка», — с угрюмой улыбкой подумал Горбен. Шабаг протащит его в цепях перед наашанским императором.

— Никогда не поддавайся отчаянию, — сказал Мушран. — Пользы это тебе не принесет.

— Ты читаешь мысли получше всякого провидца.

— Не мысли, а лица. Сделай другую мину, и я впущу Бодасена.

— Когда он прибыл?

— Час назад. Я велел ему подождать — тебе надо было побриться и отдохнуть.

— В прошлой жизни ты, вероятно, был примерной матерью.

Мушран засмеялся, вышел и вернулся вместе с Бодасеном.

— Генерал Бодасен, государь мой император, — с низким поклоном доложил он. Потом удалился, пятясь задом, и закрыл за собой дверь.

— Не знаю, как вы его терпите, государь! — воскликнул Бодасен. — Его наглости нет предела.

— Вы хотели меня видеть, генерал? Бодасен вытянулся в струнку.

— Да, мой повелитель. Ночью ко мне приходил Друсс — у него есть план относительно осадных башен.

— Говори.

Бодасен откашлялся.

— Он хочет атаковать их.

Император заметил стыдливый румянец на щеках своего генерала.

— Атаковать?

— Да, государь. Нынче вечером, под покровом тьмы. Напасть на вражеский стан и поджечь башни.

— По-твоему, это осуществимо?

— Нет, государь, хотя... кто знает. Я видел, как этот человек напал на пиратскую трирему и вынудил пятьдесят корсаров сложить оружие. Не знаю, удастся ли ему на сей раз, но...

— Договаривай.

— Выбора нет. Этих башен у них тридцать, государь. Они возьмут стену, и мы не сможем их удержать. Горбен присел на кушетку.

— Как он намерен поджечь их? Не думает ли он, что враг будет стоять и смотреть, как он это делает? Башни очень высоки и построены из мореного дерева. Они сгорят, только если пламя будет полыхать до небес.

— Я понимаю, государь, но Друсс говорит, что наашаниты будут слишком заняты, чтобы думать о башнях. — Бодасен снова откашлялся. — Он собирается ударить в середину лагеря, убить Шабага и прочих военачальников и вообще устроить большую суматоху, чтобы наши тем временем могли подкрасться к башням и поджечь их.

— Сколько человек ему нужно?

— Двести. Он сказал, что уже отобрал их.

— Отобрал? Самолично? Бодасен потупился.

— Он очень... любим солдатами, государь. Он сражается на стене каждый день и хорошо их знает. Они уважают его.

— Офицеров он тоже отобрал?

— Только одного, государь.

— Позволь мне догадаться. Тебя?

— Да, государь.

— И ты согласен возглавить эту... безумную вылазку?

— Согласен, государь.

— Я тебе запрещаю. Можешь сказать Друссу, что я согласен, но офицера ему я выберу сам.

Бодасен хотел было возразить, но придержал язык и попятился к двери.

— Генерал! — окликнул Горбен.

— Да, государь?

— Я доволен тобой. — Горбен, не глядя на Бодасена, вышел на балкон и вдохнул свежий вечерний воздух, пахнущий морем.

Шабаг смотрел, как закат воспламеняет горы. Небо пылало, точно чертоги Гадеса, яркой рыжиной и глубоким пурпуром. Шабага пробрала дрожь. Он никогда не любил закатов. Они говорят о конце, о том, что ничто не вечно, — о смерти еще одного дня.

Осадные башни выстроились угрюмой шеренгой лицом к Капалису — устрашающие великаны, сулящие победу. Шабаг задрал голову, глядя на первую в ряду. Завтра их подтянут к стене, затем рты великанов разверзнутся и мостки упрутся в стену, как твердые языки. Ну а дальнейшее с чем сравнить? Солдаты поднимутся из чрева чудовищ и хлынут на врага — как что? Как дыхание смерти, как пламя, извергаемое драконом? Шабаг ухмыльнулся. Нет, скорее уж как кислота из глотки демона. Да, так будет вернее.

Башни собирались из отдельных частей, доставленных в громадных повозках из Реши на севере. Они стоили двадцать тысяч золотом, и Шабаг до сих пор был сердит на то, что оплачивать их пришлось ему одному. Наашанский император очень уж прижимист.

— Завтра мы возьмем его, господин мой, ведь верно? — сказал один из его адъютантов.

Шабаг, вернувшись к действительности, обернулся к своим офицерам. Под «ним» подразумевался Горбен. Шабаг облизнул свои тонкие губы.

— Он нужен нам живым, — сказал он, стараясь не выказать ненависти, которую питал к Горбену. Напыщенный, самоуверенный юнец! Прихоть судьбы подарила ему трон, по праву принадлежащий Шабагу. У них одни предки, одни славные короли, создавшие империю, что не имеет себе равных в истории. Дед Шабага царствовал — но он пал в бою, оставив после себя только дочерей, и тогда отец Горбена взошел по золотым ступеням и возложил на себя рубиновую корону.

При нем империя впала в застой. Вместо славных походов и завоеваний — постройка дорог, школ и больниц. А к чему все это ведет? Слабым продлевают жизнь, чтобы они плодили новых заморышей, крестьяне учатся грамоте и начинают носиться с мыслями о лучшей жизни. Вопросы, которые вовсе не подобает задавать вслух, открыто обсуждаются на городских площадях: по какому, мол, праву благородное сословие распоряжается нашей жизнью? Разве мы, дескать, не вольные люди? По какому праву? Шабаг нашел бы, что им ответить. По праву крови! По праву стали и огня!

Он с наслаждением вспоминал, как окружил университет в Реше. Эти студенты громко высказывались против войны. Шабаг вызвал их вожака, и тот вышел со свитком в руке вместо меча. Свиток представлял собой труд Паштара Сена, и юноша прочел его вслух красивым, звучным голосом. Спору нет, все эти слова о чести, любви к родине и братстве прекрасны, но когда Паштар Сен писал это, смерды знали свое место, и крестьяне питали почтение к тем, кто выше них. Теперь это все устарело.